Читаем без скачивания Легенда о Пустошке - Алексей Доброхотов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
В тот день дед Афанасий решил кастрировать кота.
Орет окаянный черт по ночам. Спасу нет. Ходит по чердаку, гремит досками, а пуще под самым окном усядется и заведет тягучие рулады до самого утра. И не один. Других в помощь призовет, со всех окрестных огородов соберет разношерстный хор, разместит под окном деда и начнет выяснять, кто из них самый голосистый. До драки спорят, а потом всем гуртом бегут в сени ведрами и тазами греметь. Издеваются не иначе. Как тут уснешь, даже на грудь принявши?
Пора с этим кончать, твердо решил старик.
Жалко, конечно, кота по-мужицки. Но надоел – сильно.
Наточил Афанасий нож, подманил кота теплым вареником, схватил за шкварник и сунул в старый валенок, один тощий хвост наружу торчит. Орет зверь, упирается, назад подает, чует неладное. Но и старик не промах. Обмотал голенище веревкой, никуда коту деться. Принял стакан самогона для остроты зрения и только, пристроив валенок между ног, приступил к намеченной операции, как тут Тоська, черт ее задери, чуть ли не через ограду во двор вывалилась.
– Померла, – заорала дурным голосом.
– Кто померла? – удивленно уставился на нее дед.
– Надежда наша померла!
– Так она давно померла, – глубокомысленно вздохнул старик.
– Натуральным образом померла. Лежит и не шевелиться. Я стучу, а она лежит. Прямо, как мертвая. День на дворе, а она в кровати, – затараторила баба, – Померла. Как есть померла.
– Кто? Надька?
– Она!
– Итить твою макушку! А ты ее щупала? Может, она того, спит.
– Сам щупай. Иди и щупай. Как я ее пощупаю, если она в дому? Я же через окно глядела. В дом не заходила.
– Так ты б зашла.
– Как я зайду, если дверь заперта! На крючок. Изнутри. Через трубу, что ли?
– Да хоть через трубу. Или не могёшь? – усмехнулся дед.
– Это Марья могет. Я женщина честная. Мне через окно видно. Пошли, давай.
– Куда?
– Дверь открывать. Кто двери откроет? Я, что ли?
– Это еще зачем?
– Дурак, что ли! Ей что, так и лежать, в дому? Иди. Открывай, тебе говорят. Ломай, дери. Или ты не мужик? Что это ты кота тиранишь?
– Да так… – дед спустил на землю прыгающий в руках валенок, осознавая, что намеченная на сегодня справедливость явно не восторжествует.
– Зачем ты его туда сунул? – с любопытством наклонилась к земле Тоська.
– Поучить хотел, – отмахнулся старик, перерезая ножом веревку, пленяющую несчастное животное. Получив свободу, осатаневший от ужаса кот, вывернулся из валенка и, стремглав, скрылся в глубине огорода.
– Что за шум? – выглянула во двор Вера Сергеевна.
– Надежда померла! – выпалила Тоська. – Слышь, Верка? Померла! Лежит и не шевелится, – и заревела.
– Господи, – всплеснула руками хозяйка, – Быть не может! Как это?
Деду еще раз пришлось выслушать историю с самого начала.
– Что это ты тут расселся. Бери топор, иди, двери ломай, – скомандовала Вера Сергеевна, – А я щас, только кастрюлю с плиты уберу.
* * *
Первой к дому Надежды Константиновны пришла бывшая сельская учительница Элеонора Григорьевна, невысокая поджарая старушка, одетая в длинное чуть ли не до земли изрядно полинялое зимнее пальто некогда торжественно черного цвета, а теперь пестрившее многочисленными аккуратно заштопанными прорехами, немыми свидетелями долгих лет строгой экономии. Из-под него грязевыми лаптями торчали короткие резиновые сапожки, вынесшие на себе не один сезон многокилометровых переходов до отдаленной школы. Дряблое лицо, спутник хронического недоедания и бронхита напряжено выискивало воспаленными от постоянного чтения глазами, укрытыми толстыми линзами очков, кого-нибудь из односельчан, так что круглая голова под старательно уложенными длинными, седыми волосами, заколотыми двумя дешевыми гребешками, покрылась легкой испариной. Она сняла с себя вязаную шапчонку, невзирая на прохладный ветерок с запада, и облегченно вздохнула, завидев приближающуюся Марью Петровну.
Знахарка подошла со стороны речки, тихо поздоровалась и скромно встала в сторонке. Невозмутимая и стройная, невзирая на возраст сохранившая в чертах лица остатки былой девичьей красоты. Одним своим появлением она сразу вселила в душу Элеоноры Григорьевны уверенность и спокойствие. Одетая по-весеннему легко в цветную мужскую рубашку на выпуск с закатанными по локоть рукавами, плотные брезентовые штаны защитного цвета, заправленные в темные потрепанные резиновые сапожки, она, казалось, принесла на своих плечах весеннее солнце, столь неуместное для столь трагического обстоятельства встречи.
– Хотела в огороде прибраться, – приветливо улыбнулась, – И вот…
Прямой правильный нос, тонкие решительные губы, внимательные, глубокие как омут глаза с легкой холодящей искоркой далекой звезды, длинные черные волосы с легкой проседью забранные на затылке в пучок под резинку, и кожа, здоровая, упругая, розовая. Время, казалось, над ней не властно. Не лицо, а мечта пенсионерки. «Лет-то ей сколько?.. А как выглядит?..» – с завистью подумала Элеонора Григорьевна, и сказала:
– С Надеждой, слышала, случилось что-то…
– Да, и я слышала.
Марья Петровна не любила деревенских сплетен. Бывшая учительница тоже не питала к ним особых пристрастий. Подругами они никогда не считались. Придерживались различных, скорее полярных точек зрения по вопросам правильной жизни, и потому общих интересов практически не имели. Тем более что воспитанная в духе материалистического восприятия мира, Элеонора Григорьевна, как бывший педагог, не всегда могла удержаться от наставительных поучений в адрес необразованной деревенской женщины, но благосклонно принимала от нее лечебные настойки и слегка побаивалась, приписывая ей несуществующие, губительные способности.
Обсуждать оказалось нечего, и Элеонора Григорьевна благоразумно решила дождаться остальных, прежде чем высказать вызревающее суждение или предпринять какое-либо действие.
Тем временем на другом конце улицы появилась Анастасия Павловна с Афанасием. Дед шел угрюмо, тяжело, с трудом передвигая ноги по раскисшей от вешней воды дороге. Невысокого роста, сутулый, скрывающий свое поджарое, можно сказать, сухое тело в глубине безразмерного, потрепанного годами ватника, он лениво отмахивался топором от снующей вокруг, словно мошка, пружинистой Тоськи, беспрестанно что-то говорившей ему под ноги, и время от времени сплевывал накопившуюся в щербатом рту горечь. Убеленное серебром пятидневной щетины серое скуластое лицо не выражало ничего кроме досады. Растрепанные остатки седых, жидких волос свободно колебались на продолговатой костистой голове в такт движения.
Его спутница, бывшая доярка, уже много лет совершенно не следившая со своим видом и телом в виду полного и окончательного отсутствия к себе какого-либо мужского внимания, выглядела по-старчески бесформенной и некрасивой. Ее дряблое лицо с тусклыми глазами обрамляли серые, сальные волосы, перьями выбивавшиеся из под застиранного синего платочка. Пальцы рук от долгой тяжелой работы скрючились и задубели. Она криво улыбалась, являя собеседнику единственный, здоровый, желтый зуб, и брызгала при разговоре слюной. Обмотанная всевозможными тряпками ввиду непонятной погоды, Тоська напоминала собой подгнивший кочешок капусты, катившийся по неровной дороге и то и дело подпрыгивающий на колдобинах то с левой, то с правой стороны от старика. Приходилось только удивляться тому, как ловко она управляется со своим большим, грузным телом.
Следом из-за поворота показалась Вера Сергеевна – энергичная супруга деда Афанасия. Несмотря на пышность форм и маленький рост, она бойко перепрыгивала через лужи с оцинкованным ведром в руке, легко прокатываясь над выбоинами дороги, словно воздушный шарик. Яркая зеленая телогрейка, ядовито желтые сапоги, кроваво красный платок на голове – не баба, а светофор. Лицо упругое, румяное, губы алые, нос картошкой. Белые вставные зубы сверкают на солнце. В общем, принарядилась женщина по случаю.
Собрались. Переглянулись. Что делать?..
Для порядка Вера Сергеевна три раза деликатно стукнула кулаком в дощатую дверь дома.
– Тихо. Молчит, – тут же пояснила Анастасия Павловна, – Пошли к окну.
Через давно не мытое стекло невысокого оконца с большим трудом удалось разглядеть тесную, темную комнату, заставленную всякой рухлядью, и в глубине, возле печи, некое очертание железной кровати, где в куче накиданных тряпок громоздилось что-то бесформенное.
– Вон она. Лежит. Не шавелится, – пояснила бывшая доярка.
– Да разве это Надежда? – усомнилась бывшая учительница, притиснув выпуклые линзы очков вплотную к грязному стеклу – Не похоже на Надежду.
– Да она это. Она. Вон, космы из под одеяла торчат, – указала скрюченным пальцем Тоська, дважды тюкнув коричневым, одеревенелым ногтем в небольшую щербину.